Прочитал я в газете «Дновец» о раскопках и поисках останков немецких солдат рядом с развилкой Порховской и Белошкинской дорог. Помню, помню этот то ли заброшенный пустырь, то ли кладбище, где еще кое-где сохранились остатки трухлявых березовых крестов. Мы, пацаны 8-10 лет, проводили свои «раскопки» в поисках немецкого оружия. И хотя взрос-лые гоняли нас с кладбища, а бабушки называли «греховодниками», ничто не могло испугать нас от мечты найти проржавевший немецкий автомат, отмочить его в керосине и гордо носить его на шее, в отличие от «деревяшек» товарищей. Увы, ни одного автомата мы не нашли! Зато часто находили кости и черепа «фрицев», которые выкидывали в кусты. Запах войны жил в городе: еще не убрали развалины домов, люди жили в землянках, было много искалеченных солдат с боевыми наградами. Город был пропитан ненавистью к «фашистам», это слово было самым ругательным и оскорбительным. Поэтому никто не возмутился, когда кладбище сравняли и запахали, а рабочие «Копейкина хутора» посадили на месте кладбища декоративный кустарник. «Копейкиным хутором» мы называли несколько домов в стороне от западной части города. Там была организация по разведению саженцев, которые прекрасно росли на этом участке земли. Потом эти саженцы сажали вдоль железных дорог и в скверах.
Надо признать, что поначалу дновцы равнодушно отнеслись к изменению «статуса земли»: за плечами война, свои советские солдаты еще не найдены и с почестями не захоронены. Но когда в «лихие девяностые» кое-кто из начальства (фамилии называть не буду), пользуясь всеобщим развалом экономики и беззаконием, начали строить «деревянные дворцы» на кладбищенских землях, народ, особенно пожилые люди, завозмущался, осудил взрослых «греховодников». Только кто тогда прислушивался к мнению народному… По бумагам всё было сделано законно. Найти теперь концы трудно, дома перепродавались, появились новые частные владельцы. А частная собственность у нас священна и неприкосновенна. В том числе и построенная на костях. В «лихие девяностые» случался и другой перехлёст. Это годы, когда людям за их работу ничего не платили. Поехал я на машине с родичами в Старорусский район за раками и рыбой. Всё какое-то разнообразие к скудному столу. Наловили раков и рыбы на одной из речушек, впадающих в Ильмень-озеро. Возвращаясь, решили искупаться в Ильмене. Купаемся. Вдруг видим: с крутого песчаного берега к озеру бегут три мужика с ведрами. Предложили им покурить, поговорить «за жизнь». А они: «Некогда нам с вами лясы точить, надо дело делать». Почерпнули воду и понеслись вверх по обрыву, где росла красивая березовая роща. Заинтересовали нас их дела, поэтому после купания поднялись и мы наверх. Поднялись и ахнули! Витая чугунная ограда, белые и черные кресты из мрамора, асфальтовые и бетонные дорожки, мраморная часовня, среди берез какие-то «иноземные» деревья. Подошли к костру, где собрались человек двадцать мужиков «на перекур». Заприметил я среди них и двух дновцев.
Спрашиваю:
– Чего так стараемся, мужики?
– Не видишь, что ли? Немецкое кладбище строим.
– За дойч-марки, наверное?
– За них, родимых. И на икру хватает, и на водочку!
– А своих всех похоронили?
– А по шее не хотите? Валите, откуда пришли.
Пришлось убираться от греха подальше. Только запомнилось мне это кладбище на всю жизнь.
Сейчас, слава богу, поисковики, молодежные отряды, краеведы находят и с почестями перезахоранивают останки наших солдат. Честь им и хвала! Великое дело делают! А солдатские души смотрят на них с неба:

Я не героя смертью павший,
И в этом нет моей вины!
Я просто без вести пропавший
Среди дорог большой войны…
Меня в лесу похоронили
Без документов и наград,
И журавли печально плыли
Тревожным клином на закат…
Потом придет в село повестка,
Что без вести пропавший я,
Заплачет милая невеста,
Заплачет матушка моя!
И будут ждать солдата с фронта,
Ведь я для них пока живой…
Пропал без вести для кого-то,
Но не для матери родной!
А впереди – в Берлин дорога
Победы праздничные дни!
Я здесь лежу.
Пропавших много
Среди дорог большой войны!

Владимир ДОНЩИКОВ